Шедевр мировой литературы об искусстве припрятывания трупов
читать дальше
«— Кто здесь? — раздался громкий гнусавый окрик, и она замерла на середине лестницы, чувствуя, как кровь стучит у нее на висках, заглушая этот голос. — Стой, стрелять буду!
Он появился в дверях столовой, весь подобравшись, как для прыжка: в одной руке у него был пистолет, в другой — маленькая шкатулка розового дерева с швейными принадлежностями: золотым наперстком, корундовым желудем с золотой шапочкой для штопки и ножницами с позолоченными колечками. У Скарлетт ноги стали ледяными от ужаса, но лицо ее было искажено яростью. Шкатулка Эллин у него в руках! Ей хотелось крикнуть: «Положи! Сейчас же положи ее на место, ты, грязная…», но язык ей не повиновался. Она просто стояла и смотрела на янки и увидела, как напряженная настороженность его лица сменилась полунахальной, полуигривой ухмылкой.
— Да тут кто-то есть, в этом доме, — сказал он и, пряча пистолет в кобуру, шагнул через порог прямо к ней и остановился под лестницей. — Ты что ж — совсем одна здесь, малютка?
Быстрым, как молния, движением она вскинула руку с пистолетом над перилами, целясь в ошеломленное бородатое лицо, и, прежде чем солдат успел расстегнуть кобуру, спустила курок. Отдачей ее качнуло назад, в ушах стоял грохот выстрела, и от кислого порохового дыма защекотало в носу. Солдат повалился навзничь, прямо на порог столовой, под тяжестью его падения задрожал пол и мебель. Шкатулка «выпала из его руки, и все содержимое рассыпалось по полу. Почти не сознавая, что она делает, Скарлетт сбежала с лестницы и стала над ним, глядя на то, что осталось от его лица — на красную впадину над усами там, где был нос, на остекленелые, обожженные порохом глаза. Две струйки крови медленно змеились по полу: одна стекала с лица, другая выползала из-под головы.
Он был мертв. Сомнений быть не могло. Она убила человека.
Дым медленно поднимался к потолку, красные ручейки расползались у ее ног. Минуту, равную вечности, она стояла неподвижно, и все звуки, все запахи, разлитые в теплом летнем воздухе, приобрели вдруг какую-то несообразность и, казалось, многократно усилились: частый стук ее сердца, похожий на барабанную дробь, жесткий глухой шелест магнолии за окном, далекий жалобный крик болотной птицы, сладкий аромат цветов, летящий из сада. s Она убила человека — она, всегда, даже на охоте, старавшаяся не видеть, как убивают зверя, не выносившая визга свиньи под ножом или писка кролика в силке. «Это убийство, — тупо думала она. — Я совершила убийство. Нет, это происходит не со мной». В глаза ей бросилась короткопалая волосатая рука на полу, близко-близко от шкатулки для рукоделия, и внезапно жизнь вернулась к ней, возродилась с необычайной силой, и чувство радости, жестокой, звериной радости, охватило ее. Ей захотелось наступить на кровавую вмятину носа, почувствовать теплую кровь на своей босой ступне. Она совершила возмездие — за Тару, за Эллин.
Наверху на галерее раздались торопливые, неуверенные шаги… На секунду все замерло, затем шаги возобновились, но теперь стали медленными, шаркающими, с металлическим постукиванием. Ощущение времени и реальности происходящего возвратилось к Скарлетт, она подняла голову и увидела Мелани. В рваном пеньюаре, служившем ей ночной сорочкой, Мелани стояла на лестнице, сжимая тяжелую саблю Чарльза в немощной руке. Взгляд Мелани, казалось, сразу охватил представшую ей картину, страшную суть случившегося: распростертое в кровавой луже тело в синем мундире, шкатулочку на полу возле него и Скарлетт, босиком, с большим пистолетом в руке, с посеревшим лицом.
В напряженной тишине их глаза встретились. Всегда такое кроткое лицо Мелани было исполнено мрачной гордости. Одобрение и свирепая радость — сродни огню, горевшему в груди Скарлетт, — сверкнули в ее улыбке.
«Что это… Что это? Да ведь она такая же, как я! Она чувствует то же, что и я! — пронеслось, в голове Скарлетт в эту долгую-долгую секунду. — Она бы поступила так же!» Взволнованно смотрела она на пошатывающуюся Мелани, к которой никогда не испытывала ничего, кроме презрения и неприязни. А сейчас, заглушая ненависть к этой женщине — к жене Эшли, — в душе Скарлетт зарождалось чувство восхищения и сродства. Ей, очистившейся в этот миг прозрения от всяких мелких чувств, за голубиной кротостью глаз и нежностью голоса Мелани открылась твердая, как сталь клинка, воля и мужество воина.
— Скарлетт! Скарлетт! — резко нарушили тишину слабые, испуганные голоса Сьюлин и Кэррин, приглушенные затворенной дверью, и тут же следом раздался вопль Уэйда:
— Тетя Мелли! Тетя!
Мелани быстро приложила палец к губам, опустила саблю на пол, с мучительными усилиями пересекла галерею и отворила дверь в комнату больных.
— Ну, чего вы переполошились, цыплята! — долетел оттуда ее спокойный шутливый голос. — Ваша сестрица хотела снять ржавчину с пистолета Чарльза, а он возьми да выстрели и напугал ее до полусмерти!.. Слышишь, Уэйд Хэмптон, мама выстрелила на пистолета твоего дорогого папы, и когда ты подрастешь, она и тебе даст из него пострелять.
«Как хладнокровно она лжет! — с восхищением подумала Скарлетт. — Я бы нипочем так быстро не сообразила. Только зачем лгать? Пусть бы знали, что я это сделала».
Она снова взглянула на распростертое у ее ног тело, и вдруг злоба и страх, утихнув, уступили место отвращению, и у нее задрожали колени. А Мелани уже снова приплелась к лестнице и стада спускаться, держась рукой за перила, закусив бескровную губу.
— Марш назад в постель, дурочка, ты же себя уложишь, в могилу! — воскликнула Скарлетт, но полураздетая Мелани продолжала, хоть и с трудом, спускаться в холл.
— Скарлетт! — прошептала она. — Его же надо убрать отсюда и закопать. Может, он был не один, и если остальные обнаружат его здесь… — Она Оперлась о плечо Скарлетт.
— Он был один, — сказала Скарлетт. — Я не видела больше никого из окна. Он, верно, дезертир.
— Даже если он был один, никто не должен ничего знать. Негры могут проболтаться, и тогда придут янки и заберут тебя. Скарлетт, нам надо спрятать его, пока все наши не вернулись с болота.
Лихорадочная настойчивость Мелани подействовала на Скарлетт; она стала напряженно размышлять.
— Я могу закопать его в углу сада под беседкой — там земля мягче, Порк недавно выкопал оттуда бочонок виски. Но как я перетащу его туда?
— Мы потащим вместе: ты за одну ногу, я за другую, — твердо сказала Мелани.
Против воли Скарлетт почувствовала, что ее восхищение Мелани растет.
— Ты не в состоянии кошку за лапу потащить, — сердито сказала она. — Я сама его потащу. А ты ложись в постель. Ты себя доконаешь. И не вздумай мне помогать, не то я отнесу тебя наверх на руках.
Бледное лицо Мелани расцвело нежной улыбкой.
— Ты такая хорошая, Скарлетт, — сказала она и легонько коснулась губами ее щеки. И, не дав Скарлетт опомниться, прибавила: — Если ты сможешь его оттащить, я тем временем приберу тут.., эту лужу.., пока наши не вернулись. И знаешь что, Скарлетт…
— Ну?
— Как ты считаешь, это будет очень бесчестно — заглянуть к нему в ранец? Может, найдем что-нибудь поесть?
— Отнюдь не считаю, — сказала Скарлетт, раздосадованная тем, что не подумала об этом сама. — Погляди в ранце, а я погляжу в карманах.
Нагнувшись над убитым и преодолевая отвращение, она расстегнула все пуговицы на мундире и принялась методично обшаривать карманы.
— Боже милостивый! — прошептала она, вытаскивая толстый бумажник, завернутый в тряпку. — Мелани… Мелли, по-моему, тут куча денег!
Мелани ничего не ответила. Она внезапно опустилась на пол и Прислонилась спиной к стене.
— Ты погляди, — проговорила она дрогнувшим голосом. — А у меня что-то немного закружилась голова.
Скарлетт сорвала тряпку и дрожащими руками раскрыла кожаный бумажник.
— Взгляни, Мелли! Ты только взгляни!
Мелани перевела взгляд, и глаза у нее расширились. Бумажник был, набит мятыми купюрами — зелеными федеративными вперемежку с банкнотами Конфедерации, — и среди них поблескивали две пятидолларовые золотые монеты и одна монета в десять долларов. — Да перестань ты их пересчитывать, — сказала Мелани, видя, что Скарлетт перебирает пальцами деньги. — У нас нет времени…
— Ты понимаешь, Мелани, ведь это значит, что мы будем сыты!
— Да, да, дорогая. Я понимаю, но сейчас нам не до того. Погляди в других карманах, а я погляжу в ранце.
Скарлетт никак не могла заставить себя расстаться с бумажником. Ослепительные видения открывались ее взору: деньги, настоящие деньги, лошадь этого янки, много еды! Есть все же бог, в конце концов, и он проявил о ней заботу, хотя и весьма странным способом. Она сидела на корточках и, улыбаясь, смотрела на бумажник. Будет еда! Мелани вырвала бумажник у нее из рук. « — Давай скорей! — сказала она.
В карманах штанов не оказалось ничего, кроме огарка свечи, большого складного ножа, куска жевательного табака и обрывка шпагата. Из ранца же Мелани извлекла небольшую пачку кофе, которую она с наслаждением понюхала, точно это были духи, одну сухую галету и — изменившись в лице — миниатюрный портрет маленькой девочки в золотой, усыпанной мелким жемчугом рамке; за этим последовали: гранатовая брошь, два массивных золотых браслета с тоненькими золотыми цепочками, свисавшими с запоров, золотой наперсток, маленькая серебряная детская чашечка, золотые ножницы для рукоделия, кольцо с большим бриллиантом и серьги с бриллиантовыми подвесками грушевидной формы, в каждой из которых, даже на неопытный взгляд Скарлетт и Мелани, было не меньше чем по карату.
— Вор! — пролепетала Мелани, отшатнувшись от неподвижного тела. — Скарлетт, он же все это украл!
— Конечно! — сказала Скарлетт. — И забрался сюда в надежде обворовать и нас.
— Я очень рада, что ты убила его, — сказала Мелани, и взгляд ее стал жестким. — А теперь, дорогая, скорее тащи его отсюда.
Скарлетт наклонилась, ухватилась за обутые в сапоги ноги убитого и потянула. До чего же он был тяжел и какой неожиданно слабой показалась она себе! Что, если у нее не хватит сил сдвинуть его с места? Она повернулась к трупу спиной, подхватила его ноги под мышки и, наклонившись всем телом вперед, сделала шаг. Труп сдвинулся, и она рывками поволокла его за собой. Нарыв на пальце, про который она от волнения совсем позабыла, напомнил о себе такой острой, пульсирующей болью, что она скрипнула зубами и переступила на пятку. Напрягая все силы, она потащила труп через холл, оставляя позади красную полосу. Пот выступил у нее на лбу.
— Если он зальет кровью двор, мы не сможем уничтожить следы, — еле выдохнула она. — Дай мне твой пеньюар, Мелли, я закутаю ему голову.
Бледное лицо Мелани стало пунцовым.
— Не будь дурочкой, я не стану на тебя смотреть, — сказала Скарлетт. — На мне нет ни нижней юбки, ни панталон, не то я бы сняла.
Сжавшись в комочек у стены, Мелани стянула через голову рваное полотняное одеяние и молча перебросила его Скарлетт, старательно прикрывая свою наготу руками.
«Какое счастье, что я не наделена такой непомерной стыдливостью», — подумала Скарлетт, обертывая рваным пеньюаром изуродованную голову солдата и не столько видя, сколько чувствуя, какие муки испытывает от своей наготы Мелани.
Рывками потащила она труп через холл, добралась до заднего крыльца и, остановившись, чтобы вытереть пот со лба, оглянулась на Мелани, все еще сидевшую у стены, подтянув острые колени к обнаженной груди. «Как это глупо — страдать в такую минуту из-за своей застенчивости, — с раздражением подумала Скарлетт. — Конечно, это все от ее непомерной благовоспитанности…» В Скарлетт это всегда возбуждало только презрение… И тут ей неожиданно стало стыдно. Ведь что ни говори.., что ни говори, а Мелани вылезла из постели, хотя еще не оправилась после родов, схватила тяжеленную саблю и бросилась ей, Скарлетт, на выручку. На это требовалось особое мужество — такое, каким сама Скарлетт, если признаться честно, не обладала: крепкая, как шелковая пряжа, несокрушимая, как сталь, сила духа, проявленная Мелани еще на долгом-долгом пути домой в страшную ночь падения Атланты. Это скромное, не бросающееся в глаза мужество, отличавшее всех Уилксов, было чуждо Скарлетт, но она, хоть и против воли, отдавала ему, должное.
— Ложись в постель, — бросила она через плечо. — Ты же отправишься на тот свет, если не ляжешь. Я закопаю его, а потом все здесь приберу.
— Я вытру это — лоскутным ковриком, — сказала Мелани, с перекошенным лицом глядя на лужу крови.
— Ладно, вгоняй себя в гроб, мне-то что! И если кто-нибудь вернется с болота раньше, чем я управлюсь, не выпускай их из дома и скажи, что к нам приблудилась лошадь — забрела неизвестно откуда.
Мелани осталась сидеть, вся дрожа, в теплых утренних лучах солнца и только закрыла ладонями уши, когда голова убитого стала со стуком пересчитывать ступеньки крыльца.
Никто не спросил, откуда взялась лошадь. И так было ясно, что она отбилась после сражения от какого-нибудь отряда, и все были ей только рады. Янки лежал в земле, в неглубокой яме, которую Скарлетт вырыла под беседкой. Подпорки, державшие густые виноградные плети, подгнили. Скарлетт ночью подрубила их кухонным ножом, и они повалились бесформенной грудой на свеженасыпанную яму. Наводя порядок а имении, Скарлетт не трогала только эти подпорки, не требовала, чтобы их поставили на место, и если негры и догадывались, что тому причиной, они держали язык за зубами.
Призрак убитого ни разу не встал из своей могилы-ямы, чтобы потревожить ее покой, когда она долгими ночами лежала без сна, так измотавшись за день, что все попытки уснуть были тщетны. Она не испытывала ни угрызений совести, ни страха. И сама изумлялась — почему? Ведь еще месяц назад она никак не смогла бы совершить того, что совершила. Прелестная юная миссис Гамильтон с ее обворожительными ямочками на щеках и по-детски беспомощными ужимками, позвякивая сережками, одним выстрелом превратила лицо человека в кровавое месиво, а потом закопала труп в наспех вырытой собственными руками яме! И Скарлетт мрачно усмехнулась, думая о том, какой ужас обуял бы всех ее знакомых, доводись им это узнать.
«Не стану больше об этом думать, — говорила она себе. — Теперь все позади, и я была бы слабоумной идиоткой, если бы не выстрелила в него. Но верно.., верно, я все-таки немножко не та, что раньше: до возвращения в Тару я бы этого сделать не смогла».
Она не отдавала себе в этом отчета, однако в глубине сознания у нее уже прочно засела мысль, придававшая ей сил всякий раз, когда она сталкивалась с какой-нибудь сложной или непонятной проблемой: «Если я могла убить, значит, это-то уж я и подавно смогу».
Но совершившаяся в ней перемена была глубже, чем ей представлялось. С той минуты, когда она лежала, уткнувшись лицом в грядку за негритянскими хижинами в Двенадцати Дубах, сердце ее день ото дня все более ожесточалось, одеваясь в черствость, как в броню...»
(М. Митчелл, "Унесенные ветром", т. 1, гл. 26)